Разговор с волонтером Дейнегой / Коллаж 24 канала

Один человек может изменить все. Единственное условие – нужно очень сильно захотеть это сделать. В 2014 году волонтер Виталий Дейнега впервые отправил на Донбасс бронежилеты и прибор ночного видения. А уже через считанные месяцы началась история благотворительного фонда «Вернись живым».

По состоянию на октябрь 2021 года за страницей фонда в фейсбуке следят около 3 миллионов человек. Это – около 15% украиноязычной аудитории соцсети.

В течение этих лет фонду удалось собрать рекордную для украинского волонтерства сумму – более 185 миллионов гривен. И каждый день цифра увеличивается. А вместе с ней – сила и мощь украинской армии. Команда «Вернись живым» всегда рядом с нашими защитниками и защитницами.

В рамках проекта «Цена мирного неба» мы поговорили с Виталием Дейнегой о глубинной трансформации на линии соприкосновения, вопросах, которые война адресует всем и каждому, а также – об оранжевых кроссовках, способных спасти жизнь.

Война ставит ребром несколько очень важных вопросовЧеловеческое отношение к войне меняется? Динамика тревоги спадает?

Я думаю, что большинство людей хотят спрятаться от войны. Она порождает внутренний конфликт и внезапно ставит ребром несколько очень важных вопросов: о собственной патриотической позиции и собственной смелости. Ты ссыкун или не ссыкун? Ты патриот или не патриот? Соврать – невозможно. Потому что либо да, либо нет. Третьего варианта нет.

Ежедневно утро в нашей редакции начинается со сводки ООС. Но количество просмотров на таких новостях, к сожалению, только уменьшается.

Это похоже на прогноз погоды. Количество обстрелов, как правило, перед ним и идет. Однако мы пропускаем прогноз во всех регионах, кроме своего. Мы пропускаем, потому что нас это не касается. Так же, как и потери на фронте. Мы их пропускаем, потому что это не мы.

Сегодня произошло 7 обстрелов. А это много или мало? А сколько обстрелов должно быть, чтобы мы сказали – ситуация нас устраивает: два, три или ноль?

Что считать крупными потерями? Если посмотрите на потери за 2014 год, то можете удивиться. Там есть периоды, когда эти потери были сопоставимы с потерями сегодняшними. Но тогда это шокировало: «Боже, там стреляли из минометов, Боже, видели сепаратистов».

Люди устают от однотипной информации, когда уверены, что их и их детей она не коснется. Война – уже не такая активная.

Вот сейчас еще платежки на газ придут. Динамо выиграет. Шахтер проиграет. Это дни, когда кроме сводки не будет никакой новости с фронта.

Люди обо всем вспомнят, когда поймут смысл надписей «укрытие» на своих домах. Потому что у нас преимущественно возле зданий есть эта стрелочка, показывающая путь в подвал или бомбоубежище, где что есть. Тогда все снова вспомнят. Но это может произойти только при очень плохих обстоятельствах. То есть при прямом российском нападении на Украину.

Как считаете, полномасштабной эскалации не будет?

В ближайшие несколько лет, думаю, не будет. У России слишком много работы. Она консолидирует свои активы в Средней Азии. Ситуация в Афганистане напугала соседние страны. Хотят или не хотят, а вынуждены были уйти в какие-то союзы с Россией.

«Я никогда не стремился героически погибнуть»Во время поездок на фронт случались ситуации, когда казалось, что до чего-то необратимого остается только миг? За собственную жизнь было страшно?

На войну я ездил десятки раз. Я не адреналиновый маньяк. И никогда не стремился героически погибнуть. Максимально себя обезопасил, но в нескольких таких ситуациях побывал. Не люблю о них рассказывать. Это как-то интимно. Истории о том, когда ты думал, что тебя уже не будет.

Вспомните свои эмоции от первой поездки? Когда линия столкновения вдруг становится очень близко.

Она не просто очень близко. Когда я впервые поехал туда в мае 2014 года, вообще было непонятно, где же эта линия столкновения. Она менялась.

Я ехал в район Славянска. Там, где проходит линия, было плюс-минус понятно. Хотя и тоже чуть не доехал до сепаров. Но в других местах линия меняла свое положение. Мы освобождали одни города, оккупанты в то время захватывали другие. Все происходило очень динамично.

Когда я впервые увидел направленный в мою сторону заряженный ствол, был вопрос себе: «Какого хр*на я здесь делаю?» У меня какие-то другие планы были на жизнь еще месяц назад. И даже несколько недель назад. Я вообще не планировал здесь оказываться. Было страшно. Было странно. Но было и драйвово.

Есть талисман?

Однажды попал в ситуацию с очень неплохим риском для жизни. Тогда был в оранжевых ярких кроссовках. Выглядело тупо, потому что была поздняя осень, вокруг – грязь. Но когда надо было бежать, те кроссовки донесли меня до укрытия. С тех пор считаю оранжевые кроссовки талисманом. Не всегда их ношу, но всегда имею в гардеробе пару.

«Я даже не смогу понять, кем я был в начале»Три слова, которыми можно охарактеризовать собственный опыт на Донбассе?

Фундаментальная личная трансформация.

Во время поездок на фронт записали свои эмоции? Возможно, вели дневник?

Нет, к сожалению. Это одна из вещей, о которых жалею. В 2014–2015 годах я был настолько эмоционально и физически истощенным, что писал только посты в фейсбуке и какие-то колонки. Если мне удавалось найти новые инсайты о войне или жизни, я делал из них текст, который мог помочь собирать деньги для армии.

Сейчас я, слава Богу, отошел от дел. Появилось желание вспомнить все, что было. У меня есть записи, сделанные постфактум. Но это – очень поверхностно.

Я даже не смогу оценить глубину этой трансформации, чтобы понять, кем я был в начале. Каким я был 7,5 года назад? Или до начала Майдана? Что со мной происходило? Как я оказался там, где я сейчас?

Вспомнить, что со мной было – как восстанавливать историю по археологическим находкам. К сожалению. Когда несется война, а от тебя реально зависит выживание других людей, действительно очень мало внутренних сил и времени.

Если бы могли вернуться в прошлое, какой совет дали бы себе прежнему?

Сказал бы, что война – очень надолго. Готовился бы к истории на несколько лет. По-другому рассчитал бы ресурсы.

Фундаментально подходил бы ко многим вопросам. Подготовил бы организацию. Потому что тогда я был уверен: война продлится 3 месяца, полгода, год.

Когда знаешь, что это – надолго, ты в этой истории – надолго, совершенно иначе выстраиваешься. Потому что если воспринимаешь все как кратковременное, а потом вдруг понимаешь, что это будет продолжаться гораздо дольше, начинаешь из временного делать постоянное. Это – упущенные возможности.

А упущенные возможности в случае нашей организации – это неспасенные человеческие жизни. Мне жаль, что я немножко недооценивал, насколько надолго этот дождь.

«Было страшно, но глаза боятся, а руки делают»Видите человека и понимаете, что он жив благодаря вам. Что чувствуете в такие моменты?

Это, может быть, странно прозвучит, но ничего. Если мне этот человек симпатичен, то я рад. Мне приятно. Это немного поднимает самооценку. Я бы не сказал, что это какое-то суперособенное ощущение. Просто приятно. Ты этому радуешься.

Война продолжается уже 8 год. В какой период вам как волонтеру было морально тяжелее всего?

В 2015 и 2019 годах. Тогда волонтерское движение из помощи армии перешло на внутренние распри и взаимную дискредитацию.

Когда в 2015 году война пошла на убыль, часть волонтеров отправились в политику. И началось поливание друг друга грязью. Произошла очень сильная дискредитация волонтерского движения. Люди, которые помогали армии, смотрели на волонтеров и говорили, что «мне как-то стыдно, неудобно это все видеть».

Одни пытались очернить других. В частности, нас (фонд «Вернись живым» – 24 канал). Попытки эти были совершенно неудачными, но становилось неприятно.

По тем же причинам тяжелым был и 2019 год, когда происходила смена власти. Часть волонтеров решила, что их святая миссия – агитировать за одного из двух кандидатов в президенты. В этой зарубе волонтеры забыли, что политическая агитация – не их задача.

Тогда снова начали поливать друг друга грязью. Для многих это закончилось очень печально. Казалось, что некоторые вообще сошли с ума.

Внутри нашей организации много людей не могли определиться, что делать дальше. Где вообще заруба? Внутри страны или снаружи? Таких внутренних конфликтов, как в 2019 году, у нас не было ни «до», ни «после».

А все остальное было нормально. Даже 2014 год. Он был очень тяжелым морально, но ты знал, что делать. Ты знал, где враг. Ты знал, где друзья. Было страшно, но глаза боятся, а руки делают, и по этому принципу сделали очень много добра.

Вы сохранили за собой право закрыть фонд «Вернись живым», когда решите, что его история – закончена. Это может произойти после деоккупации, когда войны уже не будет? Или раньше?

Я надеюсь, что на самом деле фонд будет существовать и после деоккупации. Просто он будет заниматься проблемами, которые война породила. В частности, социализацией, реабилитацией и бизнес-обучением волонтеров.

Но если фонд потеряет свои способности, или команда не будет тянуть его к таким же амбициозным целям, к которым всегда шел я, я буду готов просить наблюдательный совет о его закрытии. Чтобы не позорить историю.

«Мы можем показывать зубы и силой освобождать свои территории»Каким сейчас является главное достояние Вооруженных сил Украины в войне на Донбассе?

Они освободили больше двух третей оккупированных территорий. Военным путем. В 2014 году мы освободили Лисичанск, Мариуполь, Торецк, Славянск, Краматорск. Константиновку. Станицу Луганскую.

Мы освободили огромное количество территорий. И это – супердостижение.

Мы показали, что мы – не терпилы, не слабаки. Мы можем показывать зубы и силой освобождать свои территории. Даже имея столь ослабленную, разрушенную годами коррупции армию.

Как изменилась армия с 2014 по 2021 год? Смену поколений на фронте можно проследить? Потому что 20-летнему военному, который сейчас воюет на Донбассе, когда началась война – едва исполнилось 13.

Защитники меняются. У нас контракт с армией продолжает только каждый третий военнослужащий. То есть двое из троих не подписывают следующий контракт. Армия, которая есть сейчас, она на 90% отличается от той, которая была в 2014 году. Это просто другие люди. Они – другие по очень многим критериям. От личных качеств, возраста и до мотивации.

Сейчас некоторые люди идут на работу. Зарплата в армии – неплохая. Стреляют вроде бы не так уж и много. «В селе нет работы, пойду повоюю, еще и скидки получу». К сожалению, таких людей становится больше. К счастью, большинство военных все же другие.

В 2014 году уровень оплаты труда был значительно меньше, а риски для жизни – несравненно больше. Люди шли и знали, что могут очень быстро погибнуть. Но это не останавливало, еще больше мотивировало. Люди хотели защищать свою Родину.

Впоследствии они ушли из армии. Потому что говорят: нечего воевать, мне есть чем заниматься. У меня – жена, дети. Я хочу жить свою жизнь. Им на смену пришли другие. Среди них очень много классных хороших людей. Но они – другие.

Потребности армии за это время изменились? Говоря о вооружении.

В 2014 году на нас напала более подготовленная и более технически оснащенная страна. Задачей было отстреляться и как-то выстоять.

Впоследствии восстановили из советской техники все, что смогли. Но война – современная. Армия нуждается в новейших образцах вооружения. В частности, в качественных боевых беспилотниках. А именно турецких Bayraktar.

Если бы появились кибервойска, было бы мощно. У нас уже их декларируют. Но будем честны, наши кибервозможности, мягко говоря, не очень. Хотя в Генштабе есть кибергенералы. За приставку «кибер» они, кстати, получают повышение.

Очень скоро армии понадобится обновить авиацию. Она доживает свой век.

Потребности становятся более масштабными. Именно поэтому волонтерам приходится адаптироваться. Потому что сейчас самое ценное, что мы можем дать, это – не только камеры, тепловизоры или другое техническое оснащение, которое государство по каким-то причинам не может купить. Сейчас говорится уже о знании. Мы нанимаем инструкторов, возим их по подразделениям, которые тренируют военных, чтобы они лучше воевали, лучше выполняли свои боевые задачи.

Получали ли от защитников на фронте какие-то особые пожелания?

Товарищ, который воевал в Донецком аэропорту, просил привезти его берет. Потом оказалось, что он попросил потому, что его должны были отправлять в новый терминал, его в итоге отправили, и это для него было как талисман. Попросил доставить туда.

«Мы несем ДНК людей, которые боролись»Поделитесь историей меценатства, которая поразила больше всего?

Женщина с Западной Украины, которая попросила на называть ее имя. Ей – больше 90 лет. Продала недвижимость и отдала нам 10 тысяч долларов. Насколько мне известно, эта сумма – большая часть цены. То есть она фактически отдала большую часть денег нам на помощь армии.

Это было очень трогательно. Когда езжу в город, где она живет, всегда стараюсь зайти в гости. Это человек, который и в тюрьмах КГБ побывал. Она лично знала Василия Стуса и Вячеслава Черновола, многих.

Я понимаю, что мы несем ДНК людей, которые в свое время боролись. Которые продолжают даже в более чем 90 лет что-то делать для своей страны.

Как проведете первый день после деоккупации? Это будет праздник или день памяти?

Все зависит от того, как мы деоккупируем.

Если на наших условиях, то, конечно, это праздник. То есть, конечно, там будет время, чтобы вспомнить всех, кто умер. Но я и вспоминаю 29 августа каждого года. Кроме того, есть и другие дни, когда чествуют погибших.

А если деоккупация состоится не на наших условиях, это будет очень печальный для меня день. Потому что очень многие люди уже сложили головы, чтобы мы все-таки на своих условиях вернули свои территории. И для очень многих, в частности для меня, это – суперважно.

Виталий, какова цена мирного неба?

Цена мирного неба у нас изображена на стене вокруг Михайловского собора. На стене памяти. Там есть фотографии каждого, кто эту цену заплатил. И она постоянно обновляется. Это и есть главная цена.