Руслана Лыжичко о Революции Достоинства / Коллаж 24 канала
Руслана Лыжичко во время Революции Достоинства была фактически голосом протестов. Почти каждую ночь она с мужем Александром Ксенофонтовым проводила на Майдане. От тех бурных и кровавых событий уже проходит 8 лет, и мы решили вместе с Русланой вспомнить то, что происходило в столице, на том же месте – на Майдане Незалежности.
Руслана неоднократно рассказывала, что Революция Достоинства коренным образом изменила ее жизнь. Она была свидетелем кровавых расстрелов 18 – 20 февраля, когда за европейское будущее нашего государства Небесная Сотня отдала свою жизнь.
К восьмой годовщине тех кровавых событий, которые в корне изменили Украину, в рамках проекта «Баррикады Достоинства» мы попросили Руслану о встрече на том месте, где все это и происходило. Она охотно согласилась, хотя, как отметила позже, ей тяжело теперь ходить по Майдану Незалежности – все напоминает о Революции Достоинства и о тех, кто погиб.
Разговор с Русланой в видеоформате
Как начинался Майдан
С чего начался ваш Майдан? Что вас мотивировало каждый день сюда приходить?
На самом деле, Майдан когда начинался, не так много людей понимали, что он начинается. Я не о том, когда мы первый раз собрались на вече. Это было 24 ноября. Уже 21 ноября начались первые волны, 22 мы уже стояли здесь, на этом месте. Здесь стояла машина и был такой будто импровизированный подиум, на машине была платформа, и мы вылезали на нее, как на кузов. Поэтому я привыкла всегда быть на Майдане с рупором, потому что это был хоть какой-то залог того, что тебя будут слышать. Правда, он садился через пару часов, батареек у нас могло не быть. Поэтому мы, как правило, закупали чем побольше дешевых рупоров. На Майдане у нас всегда были фонарики с собой, ленты желто-голубые и рупоры. Это то, что надо было иметь всегда.
Каждый день приходить было не так трудно. Трудно было здесь стоять ночью. Вот сейчас мы здесь стоим. Постоим час, два, ну три, а уже на четвертый будет вопрос: «А что мы тут делаем?».
Начинается студенческий Майдан, мы собираемся первую ночь, вторую, третью, а Табачник в это время (тогдашний министр образования) выдает приказ, чтобы студентов закрыли в университетах и не выпускали. А мы ходили тогда к ним и из-за решетки давали как-то знать им, что мы ждем их на Майдане. Смелые выбегали, перелезали через ворота, несмелые сидели, потому что боялись выходить. Я помню, что были те, кто выходил с учителями, то есть они не боялись ничего.
Первые Майданы стоять здесь – это было испытание на сознание. На то, осознаешь ли ты то, что происходит с тобой, с твоей жизнью, с твоей страной. Ты понимаешь, что ты и страна – это взаимосвязанные вещи навсегда. Ты понимаешь. что твоей отдельной жизни без жизни Украины не существует. Куда бы ты ни поехал, хоть за три мира. Ты все равно будешь думать, что с Украиной и что с ней происходит? Твое сердце все равно будет здесь, даже если ты прямо сейчас поедешь, сядешь и будешь пить теплый чай.
Теплее всего было здесь (на Майдане – 24 канал). В самые холодные ночи здесь всегда было теплее всего для меня. Я сейчас стою, говорю эти слова и не могу поверить, что уже прошло столько лет, и я здесь стою здесь, где каждый метр, к сожалению, видел разные события, в том числе и кровавые.
Мне хотелось, когда я согласилась на этот разговор, сказать те вещи… Если вы позволите, это будет «крик души» Русланы с Майдана , которая стоит здесь накануне годовщины расстрела Небесной Сотни. (Мы записали интервью с Русланой за несколько дней до 8 годовщины расстрела героев).
Я иду и всегда себя спрашиваю: «Ребята, мужчины, отдали свою жизнь, что это изменило? Как это заставило лично меня жить по-другому? И я бы хотела сказать душам тех ребят, которые улетели на небо:
Ребята, это конечно ужасно, что вы ушли из этой жизни, но лично мне это теперь не дает возможности жить неправильно.
Вот я всегда, когда хочу сделать ошибку или ее делаю, я всегда ориентируюсь на то, что были люди, которые верили, что наша жизнь может быть лучше, что наша Украина лучшая. Они мечтали об этой лучшей стране. И я видела этих людей, видела, что им не было жаль своей жизни – самого дорогого, что они имели и отдали. Просто для того, чтобы мы могли жить лучше.
Каждую ночь мы выходили ради этого, чтобы жить лучше. У нас одна жизнь, и мы хотим прожить ее как можно круче. И мы не хотим быть зависимыми от того, что кто-то там сидит и решает нашу судьбу без нашего ведома. Еще хорошо, если наша судьба решается в Украине. А если она решается вне Украины? А если мы сейчас не имеем никакого влияния на то, чтобы решить судьбу своей страны, то есть свою судьбу. Ты бы хотела понимать, что ты являешься разменной картой где-то на мировой арене? Я не хочу, чтобы моя страна была, как футбольный мяч – в чьи ворота полетит . Моя страна слишком сильна.
Я просто сердцем чувствую, что такое Украина, мне не надо смотреть для этого в Википедию. Мне достаточно вспомнить все драйвовые концерты, которые были. Всюду. В том числе и в Крыму, и в Луганске, и в Донецке.
Мне достаточно вспомнить о чем мы говорили, о чем мечтали каждую ночь. Мы приходили сюда, чтобы стоять вместе, обмениваться идеями. Нам было тепло вместе. Мы должны были о чем-то говорить, поэтому ночи пролетали, как миг. Было холодно. Поэтому мы танцевали, пели, потому что не знали как согреться. Хоть нас потом за это ругали и критиковали, но вы вот так попробуйте, постойте пять, шесть, десять часов на морозе. У вас промерзнут ноги навсегда.
Вещи, которые напоминают о Майдане
Вы сейчас в этой курточке, в которой были на Майдане?
Да, это она. Я ее с Майдана положила в шкаф и вот сейчас для нашего интервью впервые надела . Я никогда ее с того момента не надевала.
Какие у Вас еще вещи сохранились?
Свитер этот. Я в нем была на одном из вече. У Мустафы Найема есть фотография даже, когда я в этом свитере.
Руслана Лижичко / Фото 24 канала
Я знаю, что у вас есть простреленный телефон….
Я отдала его, когда мы ходили в генпрокуратуру. Я – одна из тех наивных, что верили, что будут расследовать дела Майдана.
Я пришла, мне показалось, что со мной будут говорить о расследовании, а вышла я и сказала сама себе: «Боже, какая я наивная». Я принесла эти артефакты для того, чтобы ими воспользовались, а они, кажется, просто это провели формально, поэтому я очень много кричала, что меня ни разу не вызывали как участника событий.
Для меня это было очень дико. Идет расследование Майдана, а меня генпрокуратура ни разу не вызвала, чтобы дать какие-то свои показания. И меня, кажется, пригласили просто формально, но я взяла все артефакты и отнесла.
У меня есть маленький свой музей Майдана. Вещи, которые были наиболее трогательные. Которые мне дарила наша самооборона, которые мне дарили люди. Мне приносили маленькие рукотворные иконы, которые они сами нарисовали на Майдане.
Майдан – это был арт сердец. Наши сердца тогда творили самые искренние мечты, какие только могут быть. Видимо, это так и осталось сердцем Украины навсегда. Это – место, где встречаются наши сердца . Точно.
Воспоминания Русланы о разгоне студентов
Вы были одной из первых, кто приехал после разгона студентов. Можете вспомнить, как это было и вы никогда не жалели, что не были именно в эту ночь разгона?
Это была та ночь, когда я сломалась по здоровью. Чтобы там ни писали люди, которые стараются написать про меня что-то плохое, что «вас там не было». Вы пишете, как люди, которых там точно не было, потому что те, кто там были, никогда бы не сказали, что Руслана уехала с Майдана. Я сломалась по здоровью. Меня не стало. Я зачитала резолюцию и все. У меня не было голоса. У меня не было здоровья. У меня была температура. Все, что мне оставалось, это ехать и принять хоть какое-то лекарство. Ведь с меня бы уже через пару часов не было бы толку. А я понимала, что мне еще стоять и стоять. Мне в голову не приходило, что будут такие события. Я, наверное, поэтому и уехала. Я была абсолютно убеждена и спокойна, что этого не произойдет. С того момента я не оставила больше ни на секунду. Это были единственные несколько часов, на которые я поехала. И оставила я Майдан около часу – полвторого. В два я была дома, а в четыре я уже была здесь. Я оставила Майдан на два-два с половиной часа.
Майдан пытались разогнать силой / Фото Максима Баландюха
Совсем другой Майдан сейчас перед глазами. Это остается навсегда. Мне психологи говорили, что надо к ним, чтобы выйти из этого состояния. А я им говорю, что лучше буду в этом состоянии. Может, это состояние мне как раз и поможет бороться дальше за Украину, потому что кое-кто уже отдыхает и думает, что уже все нормально, а на самом деле мне кажется, что наша борьба еще только начинается.
Переживаю я очень за все события. Сейчас тревожно. Очень тревожно.
Первые жертвы революции
Изменилось ли ваше отношение к Майдану, когда начали появляться первые жертвы?
Я не могла поверить в это. Я понимала, что мне мои глаза или врут, или я с ума сойду сейчас. Самое трудное – это то утро, когда начали расстреливать Небесную Сотню. Я была на сцене. Мне начали приносить записки. Говорят, что надо немедленно читать, потому что снайперы уже где-то сидят и уже стреляют по Майдану. Мне даже пришли и сказали: «Убегай со сцены, потому что сейчас будут стрелять и по сцене» . Это тот момент, когда уже не осознаешь реальности. У тебя все становится, как в замедленной съемке.
Я только помню, что все, на что меня хватило, это зачитывать записки. Информацию о том, что расстреляли парней, мужчин. Я зачитываю и вижу, что среди них уже имена, которые я знаю . Что тут есть Устим Голоднюк, который мне еще сегодня ночью делал чай. Для меня уже дальше был какой-то ступор. Это состояние, которое очень трудно описать. Майдан не мог меняться для меня. Потому что я на нем стояла и все.
Мне даже иногда кажется, что я его не покинула. Видимо, есть люди, которые так и остались сердцем на Майдане. И останутся навсегда. Я понимаю, что меня что-то очень сильно держит в этом месте. И я точно понимаю, что все, что будет происходить с моей страной или с нами, всегда будет частью меня.
Оно меня будет держать, пока мы не получим своей спокойной, счастливой жизни. Мы пока ее еще не получили, поэтому Майдан для нас актуален как никогда. Для нас – это ключ к свободе. Это-то место, которое нас объединяет. Именно в этом месте мы перестаем себя разделять на Харьков, Львов, Полтаву, Ровно. Здесь мы просто Украина. Пока мы стоим на Майдане, мы понимаем, что мы – Украина. Поэтому, независимо от того буквально мы здесь или мысленно, – мы на нем стоим. Я знаю много людей, которые ни разу не приехали на Майдан, но считают, что они принимали активное участие в нем. Потому, что они были далеко за пределами страны, но они выходили на свой Майдан по всему миру. Это люди, которые до сих пор занимаются социальными проектами, благотворительными проектами помощи АТО, ветеранам АТО, которые занимаются информационной кампанией для поддержки Украины и тому подобное.
Множество проектов, которые названы «волонтерским движением», по сей день активно работают. И я не совсем восстановилась на корпоративах. Я осталась в социальной деятельности. Часто люди спрашивали, куда я исчезла из музыки. И я, хоть и записала альбом и воспринимала себя, в первую очередь, как музыканта, потому что в политику я не пошла и не пойду, но я понимаю, что мое место, как и многих неравнодушных, на Майдане. Мы в предвкушении. Майдан дает нам почувствовать, что будет с нашей страной и с нами. Поэтому другие характеристики и признаки Майдана не подходят. Это как раз то место, где мы точно увидим свое будущее. Его нельзя калечить. О нем нельзя плохо говорить, нельзя плохие вещи здесь делать.
Расстрелы на Майдане / Фото Максима Баландюха
Друзья, давайте придержим свои негативные слова, хотя бы в память людей, которые здесь погибли. О Майдане надо говорить как о месте героических поступков, как о месте, где люди проявили лучшее, на что они способны – отдать себя ради других. Здесь творилось то, что мы называем божественным. Здесь творился настоящий свет. Наши фонарики – это была лишь маленькая подсказка нам самим, куда идти. Поэтому я бы очень просила не делать из Майдана информационные поводы или любые другие вещи. Это не информация. Это – наше сердце. С ним надо быть очень осторожными. Не наступать на него. У нас здесь рождались мечты. Они до сих пор в нашем сердце и, чтобы там ни писали политические оппоненты из собственных политических соображений, имейте сердце.
Помните всегда, что Майдан – это уже святое место. По крайней мере для украинцев, для тех, кто себя чувствует и называет украинцами.
С Майданом всегда пытались что-то сделать, когда сам Майдан уже измучивался. Здесь у людей тоже была своя усталость. Нельзя было постоянно быть в том адреналине, в котором мы всегда были. Тогда у людей начиналась эта усталость. Людей в этот день не было и, может, поэтому начались эти действия. Это была динамика. Возможно, кто-то просчитывал. Может, оно случайно произошло. Мы уже этой правды никогда не узнаем. Я думаю, что в тот день было людей как всегда. То есть, их не могло быть больше. Я отдежурила ночь и ушла буквально на несколько минут вздремнуть. Потом я сразу получила в 9 утра СМС, что надо возвращаться на Майдан, уже начались страшные события.
Здесь много стреляли. Мне сказали, что надо надеть что-то защитное, потому что идет расстрел. Я помню, что поймала себя на мысли, что каждую секунду в меня может попасть пуля. Мне дико сейчас это пересказывать.
Я точно помню свое состояние. Я стою и понимаю, что каждый миг в меня может попасть пуля, и я не боюсь.
Тебе не страшно. Ты почему-то стоишь, не убегаешь, делаешь свое дело. Я не могу объяснить откуда это берется. Вот я, например, сейчас не могу стоять и смотреть на портреты Небесной Сотни. Не могу и все. Я иначе к этому отношусь. Люди могут прийти, постоять, пофоткаться. Я понимаю это все, но у меня до сих пор болит сердце. Может, надо, чтобы больше времени прошло, но я не могу здесь спокойно стоять.
Самый тяжелый день Майдана
Какой день революции был для вас самым трудным?
Когда было много людей, было проще. Было спокойнее. Я, наверное, уже сказала, что это был штурм Майдана 10 декабря. 9, 10, 11 декабря – это были тяжелые дни. Мне наиболее тяжело было, когда было мало людей. Я всегда переживала, что в этот момент… все закончится. Поэтому я всегда была одной из тех, кто считал поименно, сколько людей на Майдане. Даже ночью.
Были ночи в феврале, как сейчас, когда холодало до -20, -22 градусов. Я выходила на сцену, и не знаю, как держалась. Просто сказать, что ноги промерзали до сцены, это ничего не сказать. Но, видимо, мы друг на друга смотрели, и это было сильнее огня и солнца.
Я никогда не забуду миг, когда надо было прочитать стихотворение «Мамо, прости», когда хоронили Небесную Сотню на Майдане. Гробы выносили под аплодисменты.
И это был момент, когда все, я поняла, что я сейчас реально схожу с ума. Потому что смотреть на людей, которые так погибли в тот момент, было очень трудно. Пожалуй, это так и останется самым трудным в моей жизни.
Был ли такой момент, когда вы думали, что Майдан уже мог закончиться, когда чувствовалось, что сейчас все разойдутся?
В начале это было. Только до того кровавого разгона студентов. Еще тогда мы очень переживали, потому что режим Януковича включился по полной. Я же говорю, я вспомнила, что тогда были приказы от Табачника, чтобы студентов не выпускали, закрыли. То есть мы тогда переживали, что нам может не хватить элементарного – люди не захотят выходить. Потому что холодно было, снег с дождем – это худшая погода. Но мы все-таки перебороли это состояние. И все потом было понятно. 1 декабря вообще было понятно, что мы не потеряем Украину никогда. Так что, я думаю, самое трудное у нас позади.
Достижения Революции Достоинства
Если вот так вернуться, было ли что-то такое, чего не хватало Майдану, по вашему мнению?
Единственное, чего Майдану не хватило, это обойтись без жертв.
В противовес предыдущему вопросу: каковы преимущества Майдана, какие достижения мы получили?
Стержень. Этакая сила, у каждого из нас в сердце – стержень на всю жизнь. Я получила такую силу духа, какую никогда бы нигде не получила. Это могло произойти только здесь, когда ты видишь смелых, сильных людей: не зависимо от возраста, будь то парни или девушки, старшие. или помоложе. Люди стояли, и им вообще было безразлично на холод, они все выдерживали. Откуда брались эти силы, я не знаю. Это сила на всю жизнь.
Для Украины со времени революции прошло 8 лет. Удалось ли нам воплотить ценности, ради которых выходили люди?
Нет ничего ценнее жизни. Нам надо уметь ценить его, каждое мгновение. Это любой скажет из АТО. Это любой скажет из родственников погибших Небесной Сотни, погибших Героев. Это бесценно. Надо просто понимать: Майдан показал Украине, что она должна жить.
Здесь стреляли снайперы. Они были в гостинице на Майдане. И мы это знали. Нам даже приносили информацию об этажах, о комнатах, где они сидят. А они стреляли по людям.
Как жил Майдан
Майдан часто называют муравейником, такой организацией, которая была отдельным организмом, который работал. Вот вы можете вспомнить как это все работало тогда?
У меня было впечатление, что мы просто знали наперед, кому что делать. Я не могла этого объяснить. Я думаю, что это никто никогда из политиков не поймет. Вот для политиков это выглядит, будто кто-то со стороны все организовал. Но я видела, что активисты на Майдане знали все: ты – еду делай, ты – дрова ищи, ты – проверяй баррикады, ты – стой здесь, держи людей, давай им хорошие слова. И все. Просто каждый так делал. Я не знаю, откуда это взялось.
Были палатки из каждого города и каждый так себе имел свою общину. Все было четко, все было организовано. Конечно, самооборона все понимала, что надо Майдан охранять, и это было организовано. Но и самооборона тоже организовалась сама. Там не было какого-то генерала, который приехал и сказал: Вот вам взводы и делайте, что хотите, а они вас будут слушать. Не было такого. Это люди сами, просто мужчины. Я не знаю, имел ли кто-нибудь из них серьезную военную подготовку. Я помню, когда не было защитных вещей и ждали штурма Майдана, то ребята делали здесь обучение.
Часто вообще никто даже не шел домой спать. И они собирали спортивные снаряжения для экстремалов. Поэтому, ничего не было военного. Просто стой и обороняй страну собой, своим телом. Что и сделали наши герои. Вот мы стоим – это наш живой щит. Поэтому мы имеем сегодня страну. Тогда нашу страну хотели съесть. Съесть и даже не оставить нам ничего.
Хочу, чтобы это интервью люди услышали. Надо браться и осознавать, что происходит сейчас. Потому что сейчас тоже очень важно.
Что делать украинцам сейчас, когда мир говорит о войне
Началась русско-украинская война. И вот сейчас очень напряженный период, у границ стоит 150-тысячная армия врага. Люди сейчас находятся в страхе. Что бы вы сейчас сказали людям, что бы вы им посоветовали, как бы объединили украинцев в первое время?
Мы сейчас стоим в таком месте, в котором Небесная Сотня собой, своей жизнью, изменила то, что пытались у нас украсть – страну. Я считаю, что Украину хотят украсть – другие формулировки неуместны. В страхе пребываем не мы, не мир, не политики. В страхе находится один единственный человек – это человек, который сегодня руководит Россией. И фамилию сознательно называть не буду, уста не поворачиваются сказать это.
Этот человек действительно пребывает в страхе. И он создает себе вокруг миф, навязывая этот миф другому. Так вот, наша с вами задача, украинцы, – чтобы на нас не передавался этот миф и страх этого человека. Потому что этот человек, по-моему, боится сам себя. А наша сила с вами в том, что мы не будем поддаваться ни на этот миф, ни на этот страх.
Что я называю мифом? Первый миф – Украины, как страны не существует. Это ложь. Это не миф, это страх этого человека. Одного. Потому что весь мир признает Украину, и мы знаем, что Украина была и будет. Что Украину хотят отобрать – так не отберут. Что Украину хотят развалить – так не развалят. Что Украину хотят расколоть – так не расколят. Хотят, чтобы с ней что-то случилось – ничего не случится. Украина – это мы. Поэтому я верю в мою страну, я верю в нас. И все, что нам надо говорить себе, и это наша правильная мантра будет: я – это Украина. Все, этого достаточно. Вот только возникает сомнение, просто повтори себе: я – это Украина, Украина – это я. Все исчезает моментально. Потому что ты этим утверждаешь, что ты есть и есть твоя страна. И большего тебе не надо. Вот сколько нас по всему миру скажут, что я – Украина, Украина есть и все. Это все слышит небо, это все слышит Господь. Лучшей молитвы не будет.
