Елена Французова на вокзале в Мариуполе / Фото из архивов Французовой

Женщина, которая только что вырвалась из осажденного русскими Мариуполя, рассказала, сколько всего скрывает фраза «Там начался ад».

Елена Французова – человек безгранично влюбленный в железную дорогу. Это чувствуется в каждом изменении интонаций, с которыми она говорит об Укрзализныце. Говорит, что это государство в государстве, неизведанное и манящее.

На Мариупольском вокзале Елена работает с 1994 года. Пришла летом поработать ученицей билетного кассира и осталась навсегда. В 2013 году она была назначена начальницей станции. С тех пор, как говорят в Укрзализныце, ее вокзал был образцовым.

Сама Елена о своем вокзале говорит так, будто это не помещение, а лучший друг.

Последние мирные фото вокзала в Мариуполе / Фото Елены Французовой

Несколько дней назад она вырвалась из Мариуполя туда, где безопаснее. О том, что происходило в городе, 24 каналу рассказывает по телефону. Говорит неповторимым мягким южным говором. От него становится теплее. Даже несмотря на ту боль, которая прорывается сквозь ее слова. Хотя рассказывает она достаточно спокойно. Слезы становятся заметны только когда я прошу объяснить, что стоит за ее постоянно повторяющимся «Там был ад». И когда она говорит об обстрелах своего вокзала.

Далее рассказ Елены Французовой о том, как война остановила работу вокзала в Мариуполе. Об обстрелах, от которых не спасает соблюдение правила «двух стен». И о том, как целая жизнь может уместиться в связку ключей от дверей, которых уже нет.

О начале войны

Конечно, к таким боевым действиям мы не готовились. Никто не думал, что будет. 24 февраля мы пришли на вокзал работать как обычно.

Укрзализныця начала готовить эвакуационные поезда. 25, 26, 27 февраля мы работали круглосуточно. Из Мариуполя отправлялись поезда в Киев, Львов, Одессу. Все в штатном графике и штатном режиме. Первые дни вывозили пассажиров с билетами. Дополнительно брали бесплатно всех желающих, чтобы обеспечить максимальный вывоз людей. Но это не было массово. Пассажиров, свыше тех, кто имел билеты, было когда 50, когда 100 человек. Может, дальше, на других вокзалах, поезда и наполнялись.

Последние мирные фото вокзала в Мариуполе / Фото Елены Французовой

В первые дни мы еще надеялись: «А вдруг пронесет». Верили, что у нас сильный, укрепленный город. Тем более, мы на Донбассе живем 8 лет в условиях постоянной эскалации конфликта. Привыкли, что город прифронтовой. Так что поначалу многие ехать не хотели – добровольно бросать свой дом никому не хочется. И приезжали люди в город как обычно. Не могу сказать, много или мало. Но резкое отсутствие пассажиров в глаза не бросалось. Все было в штатном режиме. Но очень быстро все превратилось в ад.

О прекращении работы вокзала

Вокзал Мариуполя тупиковый по своему местонахождению. Нам уже отрезали оккупированную территорию донецкой железной дороги. Единственная связь с «большой землей» была через Волноваху, а дальше – на Запорожье. В Волновахе обстрелы и бои начались раньше, чем в Мариуполе. Причем очень масштабные повреждения наносили специально железные дороги.

27 февраля мы уже были отрезаны от железнодорожного сообщения. Дневные поезда еще уехали, а два вечерних поезда Мариуполь – Киев уже нет. Пассажиры остались на перроне. Мы всячески пытались отремонтировать инфраструктуру, но повреждения были настолько сильными, и работы были под такими постоянными обстрелами, что просто не было возможности выпустить поезда со станции. Люди остались на перроне. Я очень волновалась. Ну что значит, идут военные действия, а у нас здесь живая мишень – два поезда, полные людей, на перроне. Это был ад. Слава Богу, все обошлось, ночь была более-менее мирной.

Утром при содействии местных властей предоставили пассажирам автобусы и всех находившихся в поездах людей отправили в Запорожье. Все. На этом жизнедеятельность станции остановилась.

Елена Французова получает государственное отличие за организованную из города эвакуацию / Фото пресс-службы Мининфраструктуры

Несколько дней, пока не было сильных обстрелов, мы ходили на вокзал. 1 марта мы там еще были. Сторожили, отвечали на вопросы. Потому что люди приходили, надеясь уехать. Но такой возможности уже не было. Потом, когда участились обстрелы, возможности ходить на работу больше не было – я жила далеко от вокзала. Муниципальный транспорт уже не ходил. Мы спустились в подвалы.

Об обстрелах Мариуполя

Хотя сразу не спустились. Сначала мы прятались в коридоре, соблюдали правила двух стен. Пока все не стало слишком близко. Моя дочь и зять – студенты-медики. Они работают медсестрой и медбратом. Дочь – в детской реанимации, а зять – в урологии. Они продолжали ходить на работу. Ходить по одному им было страшно, и они ходили вместе. Под этими обстрелами, взявшись за руки. И вместе бегали с дежурства на дежурство из одной больницы в другую.

Обстрел роддома, который россияне называют фейковыми, прошел через нашу семью. Дети как раз там дежурили тогда. Это был авиаобстрел. Ударной волной вынесло все вместе с рамами и дверями. Но они таскали на себе бедных беременных женщин, чтобы хоть чуть-чуть скрыть их от этого ужаса. Перинатальный центр был в другом корпусе, он, слава Богу, не пострадал. Когда не было света, там работал генератор, потому что дети там нуждаются в кислороде и т.д. Если не было генератора – им кислород качали подушками с утра до вечера. Спасали и делали свою работу до последнего. Дочь это перенесла тяжело. Рыдала. Ну и все после этого они до работы больше не дошли. После этого начался ад.

Я живу на окраине города со стороны Порт City. Кадры обгоревших домов этого района гуляют по разным СМИ. Один из них – это мой дом. У меня отец инвалид после инсульта ему 90 лет. Он оставался наверху, на 5 этаже. Когда в наш дом попал снаряд, я пряталась в подвале соседнего дома. Он оставался лежать на 5 этаже. Сквозняк, 10 градусов мороза, ни еды, ни воды. Из-за обстрелов четыре дня я не могла до него дойти. Когда немного стихла бомбардировка с нашей стороны, мы всеми правдами и неправдами к нему прорвались. Думали уже не увидим в живых. Но, знаете, старые люди – они закаленные! Дедушка мой жив! Я его спустила с пятого этажа. Спускала на горбу, на простынях.

Об аде в Мариуполе

Как выглядит ад? Это когда ты сидишь в коридоре, надеясь, что две несущие стены тебя спасут, и от ударов в соседние дома подпрыгиваешь сантиметры от пола. Все дрожит и дрожит. И ты читаешь молитвы не просто с утра до вечера, а непрерывным, нескончаемым потоком. Потому что кроме как на Бога надеяться больше не на кого.

Ад – это старые соседи, которые не смогли уехать и остались без детей. В доме, где больше нет ни окон, ни дверей. В десятиградусный мороз. Когда весь запас воды, который мы собирали, чтобы пить, замерз. В бутылках, в 20-литровой баклахе, в ванной. Весь. Мне 53 года, 50 из них я прожила в этом доме с этими людьми. И на моих глазах они – черные и грязные – медленно таяли.

Ад – это когда бежишь из больницы и надеешься, что сейчас быстро добежишь к подъезду. А с подъезда русские военные тебе кричат ​​»Мирные, идите на х*й!». И стреляют тебе по ногам. Ты бежишь, они стреляют и кричат: «Быстрее! Еще быстрее!». Цепляешься, падаешь, повреждаешь руку, разбиваешь лицо. Но ничего, я уже отошла, скоро все заживет. Думаю, скорее всего, это были ДНР-овские военные. Они были страшного вида.

Ад – это когда рядом горит твой дом. Сгорает все. Причем, знаете, сгорает до голой бетонной стены, как будто никакого ремонта в доме никогда не было. И только тот кусочек дома, где лежит твой старый отец, каким-то чудом остается невредимым. Пока не можешь до него добраться, только смотришь на это и все время думаешь: угорел там этот бедный старик или не угорел?

Ад – это маленькие дети, которым в подвале одну конфету, которую взяли на складе, делят на четыре части. Ибо много сладкого нельзя, а воды нет. Подружка моей дочери была в роддоме во время обстрела. На 39-й неделе беременности. Когда ее перевозили с одного места на другое, она ужасно, исступленно кричала: «Скажите мне, где безопасно?!». А что ты можешь сказать? Беременная с огромным животом и разорванным бедром, к кости вывернутым мясом, с которой ты не знаешь, что делать: ни наркоз давать нельзя, ни зашивать. Много таких историй. Страшные. Сейчас возле Второй больницы, где и дети, и пожилые, и все эти люди, стоит невыносимая вонь. Никто никого не хоронил. Теперь уже тепло. И этому всему уже месяц.

О выезде из ада

Чудом у сестры с мужем уцелела машина. Среди домов, которых там больше нет, они сгорели и разбомблены. Когда смогли забрать отца, мы погрузились в одну машину вшестером: я с дочерью и зятем, сестра с мужем и дед, который давно был лежащим, посадили на переднее сиденье. Зять его на руках держал как ребенка. И нам удалось уехать.

На каждом блокпосте нас проверяли. На одном из них россияне спрашивали, на чем ездит наша машина. К счастью, наша ездит на бензине. Рядом была машина, которая, казалось, была на дизеле, но в ней были дети. Поэтому их тоже пропустили. Но, например, когда выезжал наш начальник станции, их взорвали, машину забрали, и они из города уходили пешком.

Документы проверяли на каждом блокпосте. Смотреть на них не хотелось. Молча отдавали паспорта и все. У зятя проверяли пальцы, предплечья, видимо, смотрели, военный ли. За один день мы не доехали. Под Токмаком в маленькой деревне заночевали в школе НУШ. Был комендантский час, и всех заворачивали туда. В этой школе нас всех приютили, обогрели и накормили. Тем не менее, до этого мы все три недели практически не ели – дома не было ни света, ни воды, ни газа. Поэтому, когда нас накормили хлебом с горячим борщом, это было первое известие, что мы будем жить дальше. Переночевали там и через двое суток добрались до более безопасного места.

Я до сих пор не знаю, где мой заместитель начальника вокзала. Не знаю, где инженер по охране труда, экономист. С ними пока нет связи. Остается только надеяться, что они появятся и будут жить. Знаю, что начальник вокзала Волноваха Елена Николаевна Брусенко уж точно не с нами. Она погибла на вокзале. Когда начались попадания на вокзал, она бросилась тушить огонь. Знаете, такой подход: «Это мой вокзал! Как я его покину?». Она тушила огонь. Видимо, бегали там в комендантский час. И погибла. Никто не хоронил. Две недели лежала где-то в кустах. Потом вырыли общую могилу и всех туда закопали.

Я свой вокзал знаю, как облупленный! Знаете, когда каждый уголок родной. Сейчас, когда мне говорят, что там были попадания, все разбито и разграблено, мне просто плохо. У меня с собой здесь куча ключей от вокзала. Которого скоро не будет. И от дома. Которого уже нет. Но я их никуда не выброшу. Они будут со мной. Как я могу? Это моя жизнь. Ну ничего. Все живы. Это главное.